«Живя в Петербурге, через старого друга моего Александра Ивановича Лера, служившего в морском артиллерийском департаменте и занимавшегося частным образом у известного почтенного купца, почётного гражданина и даже действительного статского советника Василия Федуловича Громова, я был приглашён к последнему на бал. Благодаря кронштадтскому воспитанию я был плясун неутомимый, врал бойко всякую всячину барышням, и, ежели меня за это кормили, то, правда, не даром, ибо службу свою я нёс честно. Поужинав очень плотно и даже чересчур, народ стал разъезжаться, но пьющие чашу до дна допивали её в кабинете хозяина. Тут ко мне стал приставать какой-то плюгавый купеческий сынок, я, не церемонясь, послал его к чёрту! Он обиделся, полез опять, и в третий раз. Это меня взбесило, я повернул его и сильно толкнул в угол, куда он и полетел кубарем.
После чего я уже не помню, что со мной было.
Наутро я проснулся, вижу, что лежу не у себя дома, а в прекрасной комнате, опять задремал. Часов в 11 утра взошёл лакей. «Где я, — спрашиваю, — у кого?» — «Да у Василия Федуловича». Мне стало ужасно совестно. Я скоро умылся, надел мундир свой и зашёл в кабинет. Радушный хозяин встретил меня весьма ласково, я стал извиняться в моём беспутстве, а главное, что дошёл до буйства. «А! За это я вам очень благодарен, дайте мне вашу руку, ещё раз благодарю. Давно надо проучить эту дрянь, он всегда ко всем пристаёт, и это, вероятно, его вылечит хоть на время». Вошёл друг мой Лер, он немало помог мне в ложном положении. Выпили кофе, закусили, даже огуречным рассолом поправились, и к полдню я шёл домой вполне довольный моим новым знакомством.
Надо сказать, что Громов меня очень полюбил, и до его смерти я пользовался истинным расположением этого доброго русского человека. Жаль, что такая личность, как он, прошла почти бесследно, хотя много добра он рассыпал вокруг себя во всех слоях общества, в особенности служа в Человеколюбивом обществе, где обогатил школу, что на Лиговке. Отец Василия Федуловича, Федул Громов был крепостной человек гр. Орловых, стал заниматься торговлей, набил деньгу и откупился, продолжая вести дело со своим старым хозяином, всегда крайне честно. Будучи лесным тузом на Бирже, он завёл под Смольным свою верфь. Жил скромно, умел подобрать к себе честных людей на службу, скончался в старости, оставя своему старшему сыну громадный капитал и вполне солидный торговый дом.
Василий Федулович женился на Федосье Тарасовне Лесниковой.
Это была чудная русская купеческая пара. Приятель мой В.А. Римский-Корсаков всегда с наслаждением произносил имена супругов, заключая: «Экая Русь широкая, крепкая и пышная в этих двух именах». Оно и точно. Супруги зажили широко и гостеприимно. Василий Федулович всем говорил про своего отца с глубоким уважением, что потому он и богат, что у батюшки вся контора была в сапоге. У него всё пошло шире, но без увольнения старослужащих.
Крушение столь солидной фирмы произошло уже после его смерти, когда богатство досталось беспутному и слабоумному брату его Илье Федуловичу. Он взял к себе в управляющие великую бестию правоведа Рожнова-Ротькова, семью которого и братцев я знал по флоту. Это были нищие, разорённые дворяне-костромичи, но не глупые, почему грели себе лапы, кто в министерстве путей сообщения, а кто в адвокатуре. Когда Громовы умерли, то всё уже принадлежало Рожному-Ротькову, который так славно обработал дело юридически, что, право, сделал этим честь Школе правоведения, где воспитывался, и потом благодушно занимал весьма честно и даже с блеском место деятеля в Городской думе. Конечно, ежели бы Василий Федулович подумал о духовной, как он мне говаривал, то всё достояние досталось бы Человеколюбивому обществу и Рожнов-Ротьков ходил бы нагишом, но, к сожалению, так не вышло.
Не был Василий Федулович человеком образованным, но имел прирождённую любовь ко всему изящному. Ему принадлежала дача против Каменного острова, купленная от кн. Лопухина. Сад содержался роскошно. Дом стоял, что дворец загородный. Били фонтаны, была пароходная пристань и лёгкий паровой катер для прогулок, а по другую часть въезда стояла превосходная громадная оранжерея, где иногда зимой давались феерические праздники под громадными пальмами и другими редкими растениями. Он любил цветы, и дом его круглый год имел роскошное украшение. Любил он и лошадей, конюшня его была первоклассная. Музыка была ему тоже сродни по душе. Он иногда пел для себя, как умел, а для гостей давал концерты, приглашая всех знаменитостей петербургского музыкального мира. Стол держал открытый постоянно, как на даче, так и в городе, угощая всегда хорошим вином и тонкой кухней. А также любил он и картины, художество и художников.
Познакомясь со мной, он пришёл ко мне в Эрмитаж в верхние залы, где я копировал картину «Вид Неаполя», которая была куплена Николаем Павловичем во время его вояжа в Палермо. Вид этот его очень заинтересовал. «Надо там побывать когда-нибудь, — сказал он, — уж больно хорошо, а пока сделайте-ка для меня копию». После этого он заказал мне ещё две больших копии с Айвазовского — «Керчь» и «Феодосия». Мастер этот был весьма лёгок для копирования, ибо всё писал сразу, — к чему, к сожалению, я очень привык. У Громова познакомился я с богатым ладожским купцом Пименовым, который строил форты в Кронштадте. Громов убедил его, что надо себя увековечить воспроизведением своих построек, так что я написал и ему форт Раф-Беюк с судами, стоящими на рейде. Но это была неудачная картина, никто её не хотел покупать, и я её подарил бывшему министру А.А. Зеленому, которому написал также, как их затёрло льдом на транспорте «Иртыш» в Ледовитом океане».
Сообщение Воспоминания о В.Ф. Громове в книге Алексея Боголюбова «Записки моряка-художника» появились сначала на Дача Громова.
